«Он весь – свободы торжество»

7 августа исполнилось 85 лет со дня смерти Александра Блока

Это слова Александра Блока о самом себе.
Как трудно писать о том, что любишь самозабвенно, почти на подсознательном уровне...
В школьные годы мне несказанно повезло: русскую литературу в старших классах Казанской средней школы № 3 преподавала словесник с дореволюционным стажем - А.Ф.Суворкош. Педагогическую деятельность моя любимая учительница начала ещё в 1915 году в селе Шушары под Казанью, где не в столь отдалённые времена располагалась усадьба известного поэта пушкинской поры Е.А.Боратынского. Учительствовала молоденькая Александра Фёдоровна совместно с правнучкой поэта. Обе сеяли в души крестьянских ребятишек «разумное, доброе, вечное».
По учебной программе моих школьных лет /1943 - 1953/ творчество А.Блока изучали бегло: подробно культовую поэму «Двенадцать», не столь детально - стихотворения «Фабрика», «На железной дороге», «Скифы», а всё остальное - галопом по Европам, обзорно «сквозь зубы», с обязательной критикой символизма как литературного течения, не слишком угодного официозу. Но Александра Фёдоровна Суворкова, при соблюдении всех требований программы, умудрялась растолковывать нам и «Стихи о Прекрасной Даме» /чувствовалось, что втайне она их очень любила/, и автобиографическую поэму «Возмездие», и таинственную "Незнакомку", и даже "В ресторане":
Я послал тебе чёрную розу в бокале
Золотого, как небо, аи ...
И позже, во время обучения на историко-филологическом факультете Казанского университета, обращаясь к блоковской эпохе, неизменно явственно слышала выразительный голос Александры Фёдоровны:
В те годы дальние, глухие
В сердцах царили сон и мгла:
Победоносцев над Россией
Простёр совиные крыла,
И не было ни дня, ни ночи,
А только - тень огромных крыл;
Он дивным кругом очертил
Россию, заглянув ей в очи
Стеклянным взором колдуна ...
Итак, в мои школьные и ранние студенческие годы А.Блок не запрещался, но и не слишком пропагандировался. И вот в 1955 году, когда я училась на втором курсе университета, отмечалось 75-летие со дня рождения А.А.Блока, и в большой серии "Библиотеки поэта" издательство "Художественная литература" выпустило его сочинения в двух томах. Слух о появлении новинки в Казани быстро достиг университетских аудиторий. Помнится, двухтомник стоил 25 рублей. Месячная стипендия студента-гуманитария равнялась 220 рублям. Наши карманные деньги обычно не превышали трёшки: за 50 копеек можно было перекусить в буфете, за I рубль - прилично пообедать в студенческой столовой с бесплатным хлебом, или сходить на дневной сеанс в кино. Не помню, у кого мы с подругой заняли недостающую сумму /кажется, у профорга из общественных денег/ и опрометью бросились в книжный магазин. Торопились не зря: к вечеру двухтомник исчез с прилавка.
До этого брала томики полюбившегося поэта в читальном зале: на дом дефицитные книги не выдавались. И вот я - собственница роскошного двухтомника. Впилась в первый том "Стихи", "Поэмы", "Театр". И заболела Блоком всерьёз и надолго. Думаю, что навсегда. Мистика написанных под влиянием философии Владимира Соловьёва "Стихов о Прекрасной Даме "/"Мировая душа", она же "Вечная Женственность". Трепетная тайна "Снежной маски". "Дымный ирис" нежности "Итальянских стихов". Жизнелюбие "Ямбов", вольнолюбие пентаптиха "На поле Куликовом", неизбывная тоска "Плясок смерти". Пророчество "Скифов". В тот юношеский период становления души блоковские стихи впитывались ею, как губкой вода. Я заучивала многое наизусть и помню по сей день. Особенно взволновал меня цикл "Кармен" с посвящением Л.А.Д. Из примечаний следовало, что за инициалами скрывается имя оперной певицы Любови Александровны Дельмас, исполнительницы партии Кармен в одноименной опере Ж.Бизе. Десятым, заключительным стихотворением я прямо-таки бредила:
Нет, никогда моей, и ты ничьей не будешь.
Так вот что так влекло сквозь бездну грустных лет,
Сквозь бездну дней пустых, чьё бремя не избудешь.
Вот почему я - твой поклонник и поэт!

Здесь - страшная печать отверженности женской
За прелесть дивную - постичь её нет сил.
Там - дикий сплав миров, где часть души вселенской
Рыдает, исходя гармонией светил ...

К этому стихотворению относится заметка в записной книжке А.Блока: "Важные стихи".
Уже находясь в Израиле, я узнала, что Любовь Александровна, по отцу Тищинская, по мужу Андреева, взяла своим театральным псевдонимом "Дельмас" девичью фамилию матери, француженки еврейского происхождения. Это свидетельство Ирины Михайловны Коцюбинской, дочери классика украинской литературы, директора литературно-мемориального музея писателя в Чернигове, откуда родом героиня цикла "Кармен". Знал ли об этом факте Александр Александрович? Не отсюда ли образ - "печать отверженности"?
Читая и перечитывая А.Блока, я пыталась постичь глубинное в его пьесах "Балаганчик", "Незнакомка", "Роза и крест". Эту драму из средневековой жизни 13 века я хотела проанализировать в своей дипломной работе. Главный герой пьесы - рыцарь долга и любви, который, по Блоку, "неумолимо честен, трудно честен", пытался соединить Розу красоты с Крестом страданий. Он влюблён в семнадцатилетнюю красавицу Изору. Но юная графиня предпочла старому мужу смазливого молодого пажа, а не благородного рыцаря, сторожа замка, по прозванию "Рыцарь-Несчастие". Образец самопожертвования, смертельно раненый в боевой схватке, Бертран превозмогает боль ранения и умирает у балкона любимой женщины, оберегая её честь во время свидания Изоры с красавчиком Алисканом, хотя и посвященным накануне в рыцари, но недостойным этого звания самовлюблённым Нарциссом. Своё идейное и лирическое кредо А.Блок вложил в уста певца-скитальца Гаэтана:

Сдайся мечте невозможной,
Сбудется, что суждено.
Сердцу закон непреложный -
Радость-Страданье одно!

Путь твой грядущий - скитанье,
Шумный поёт океан.
Радость, о, Радость-Страданье, -
Боль неизведанных ран!

Отказав в постановке новой драмы в стихах Мейерхольду, молодому Е.Вахтангову, Блок мечтал отдать пьесу только Станиславскому, который бы сам, по замыслу поэта, играл бы Бертрана: "Если коснётся пьесы его гений, буду спокоен за всё остальное."
И вот 27 апреля 1913 года состоялась их встреча на квартире у Блока. Продолжалась девять часов. Но... Вот что пишет Александр Александрович жене Любови Дмитриевне /урождённой Менделеевой, дочери великого химика и соседа по подмосковной даче в Шахматове/: "... оттого ли, что в нём нет моего и моё ему не нужно, - только он ничего не понял в моей пьесе, совсем не воспринял её, ничего не почувствовал." Станиславский всё же принял драму к постановке. С марта 1916 по декабрь 1918 в Художественном театре было проведено около двухсот репетиций, "Роза и Крест" назначалась к премьере и вновь откладывалась. Всё кончилось ничем.
А я, студентка-дипломница 1958 года, изучив всю - небогатую на тот период - критическую литературу, каюсь, отступилась от замысла, как и Станиславский. Сроки защиты дипломной работы близились, я переключилась на "Маленькие трагедии" А.С.Пушкина, которыми занималась и ранее. Диплом защитила на отлично. Но на душе свербило и свербит по сей день. И слышу заключительные аккорды песни Гаэтана:

Ревёт ураган,
Поёт океан,
Мчится мгновенный век.
Снится блаженный брег!

Я была культоргом курса и как-то организовала блоковский вечер. Знала, что наш преподаватель русской диалектологии Е.К.Бахмутова училась на Бестужевских курсах, видела воочию Блока и слышала авторское чтение стихов. Мы пригласили Елену Константиновну на наш студенческий вечер. Она с неожиданными интонациями прочла "О доблестях, о подвигах, о славе". И неподражаемо мастерски - "Шаги Командора". Это стихотворение любил и Э. Багрицкий.

Чьи черты жестокие застыли,
В зеркалах отражены?
Анна, Анна, сладко ль спать в могиле?
Сладко ль видеть неземные сны?

В час рассвета холодно и странно,
В час рассвета - ночь мутна.
Дева Света! Где ты, донна Анна?
Анна! Анна! - Тишина.

Чтение современницы Блока было столь впечатляющим, что у меня защемило сердце в недобром предчувствии. Через несколько лет Елена Константиновна умерла.
Столь же тяжёлое предчувствие постигло меня, когда на концерте Владимира Высоцкого в просторном Казанском Дворце спорта я слушала в его надрывном исполнении песню "Кони привередливые". Убедилась - права Марина Цветаева, утверждавшая: "Стихи сбываются"...
Первый биограф поэта, его одарённая тётка писательница Мария Бекетова пишет в биографическом очерке "Александр Александрович Блок" /первое издание в 1922 г., второе - в 1929 - ом/:
"Фамилия А.А.Блока - немецкая. Его дед по отцу вёл свой род от врача императрицы Елизаветы Петровны, Ивана Леонтьевича Блока, мекленбургского выходца и дворянина, получившего образование на медицинском факультете одного из германских университетов и прибывшего в Россию в 1766 году."
М.А.Бекетова знакомит читателей с прадедом поэта Александром Ивановичем, дедом Львом Александровичем и его необычайно красивой женой, дочерью Гдовского губернатора Ариадной Александровной Черкасовой. Их старший сын Александр Львович Блок, в будущем профессор права Варшавского университета, - это отец поэта.
Далее М.А.Бекетова указывает: "Со стороны матери А.А.Блок - чисто русский. «Мать его - дочь профессора Петербургского университета, известного ректора и поборника высшего женского образования Андрея Николаевича Бекетова, который был женат на Елизавете Григорьевне Карелиной, дочери Григория Силыча Карелина, чрезвычайно талантливого и энергичного исследователя Средней Азии". И прабабушка, и бабушка, и мать, и три тёти А.А.Блока отличались литературным талантом, были писательницами и переводчицами.
Тонкими литературными вкусами выделялись дед Блока по линии отца Лев Александрович /на него внешне более всего походил поэт/ и его отец-правовед Александр Львович. Оба страстно любили поэму М.Ю.Лермонтова "Демон" и одноименную оперу А.Г.Рубинштейна. Видимо, тема Демона не случайна в поэзии А.Блока, находившегося к тому же под сильным впечатлением картин М.Врубеля:

На дымно-лиловые горы
Принёс я на луч и на звук
Усталые губы и взоры
И плети изломанных рук.

Это стихотворение А.Блока 1910 года, как и ещё один "Демон" 1916 года, - из числа моих любимых:

Ты знаешь ли, какая малость
Та человеческая ложь,
Та грустная земная жалость,
Что дикой страстью ты зовёшь? - спрашивает вольный сын эфира у Тамары.
Родители поэта рано разошлись. Он рос любимцем семьи Бекетовых. В автобиографической поэме "Возмездие" Блок пишет:

В те дни под петербургским небом
Живёт дворянская семья.
Дворяне - все родня друг другу,
И приучили их века
Глядеть в лицо другому кругу
Всегда немного свысока.

Ни один из ректоров Петербургского университета не был ни до, ни после так близок к студенчеству, как дед Сашуры /домашнее имя Блока/ А.Н.Бекетов. По выходным собиралось до ста человек. В ректорском домике угощали чаем с бутербродами. Вина из-за скудности средств не подавали, но всем было весело и вольготно.
Как урезонить молодёжь,
Опять поднявшую галдёж? - читаем в блоковском "Возмездии. И получаем ответ: "в доме этом и обласкают, и поймут, и благородным мягким светом всё осветят и обольют."
Демократизм будущий поэт впитал, можно сказать, с молоком матери. Не прошли даром и летние месяцы в Шахматове, куда полугодовалого Сашуру привезли первые в 1881 году и куда приезжали отдыхать 36 лет подряд. Отсюда родом грустный патриотизм:
Россия, нищая Россия,
Мне избы серые твои,
Твои мне песни ветровые -
Как слёзы первые любви.

Меня озадачила и обескуражила статья в газете "Еврейский камертон" /приложение к общеизраильской газете "Новости недели"/ от 25 октября 2001 г.
Автор её - живущий в Кливленде /США/ Яков Липкович. Статья называлась "Хранилась память глаз огромных" и посвящена ... антисемитизму А.Блока. Дескать, он подписал воззвание в защиту М.Бейлиса, боясь остаться в одиночестве: составленное В.Короленко воззвание подписали М.Горький, Л.Андреев, Д.Мережковский, З.Гиппиус, Ф.Соллогуб, А.Бенуа и многие другие. Американский автор ссылается на блоковское стихотворение "Ангел-Хранитель", где есть слова "предки мои - поколенье рабов". Не знаю, известно ли автору из Кливленда, что написанный в 1906 году "Ангел-Хранитель" посвящен Любови Дмитриевне Блок. В стихотворении тема рабства звучит ещё раз:

И двойственно нам приказанье судьбы:
Мы вольные души! Мы злые рабы!

Кто кличет? Кто плачет? Куда мы идём?
Вдвоём - неразрывно - навеки вдвоём!

Воскреснем? Погибнем? Умрём?

Не сложилась семейная жизнь Гамлета и Офелии из Шахматова-Боблова. Но их не разлучило ни одно испытание. И младенца Дмитрия - сына Любови Дмитриевны и её любовника, прожившего меньше месяца, Александр Александрович хотел воспитать как собственного сына и ходил на его могилку. Они, символ Вечной Женственности и её трубадур, оказались рабами своей судьбы. Я так трактую стихотворение "Ангел-Хранитель". Жаль, что не могу сообщить об этом оппоненту.
Однако ссылка Я.Липковича на разговор с классиком германистики Владимиром Григорьевичем Адмони даёт повод для информации к размышлению. Выдающийся учёный посеял в Я.Липковиче сомнения в арийском происхождении предков поэта.
В.Г.Адмони /цитирую по статье из "Еврейского камертона"/ "весело заметил: "А знаете, дорогой друг, фамилия Блок по своим истокам не немецкая?" - "Как не немецкая?" - опешил я. "А так. Она - производное от еврейской, правда, не очень элегантной - Блох!"-"Значит? Значит?" - "Да, значит…Но вначале очень внимательно почитайте "Возмездие"!
Что же вычитали уважаемые оппоненты в ямбах поэмы? Глядя на лик почившего отца, сын прочёл на нём "печать скитальцев, гонимых по миру судьбой". Добавлю от себя: поэт подчёркнуто выпячивает мысль о скупости отца, называя его "современный Гарпагон". А кто символ скупости и жадности? "Ну, конечно...", -может домыслить предвзятый читатель, как будто тип гоголевской Коробочки – не русский тип.
Многозначительно спорными представляются Якову Липковичу следующие строки: Презревши молодости пыл,
Сей Фауст, когда-то радикальный,
"Правел", слабел ... и всё забыл;
Вся жизнь уже не жгла-чадила,
И однозвучно стали в ней
Слова: "свобода" и "еврей"...
В них он видит признание Блоком отцовского, а значит, и своего далёкого еврейства. Американский блоковед высказывает предположение, что немецкие Блоки были из тех евреев, которые приняли христианство ещё до дат, указанных в архивных справках. И Блок якобы это знал.
Но можно принять за основу и другую трактовку этих строк. Известно /например, из комментариев Вл.Орлова к "Возмездию"/, что Александр Львович Блок, слывший /за свою магистерскую диссертацию и другое/ "радикалом" и "богоборцем", к старости стал убеждённым реакционером и богомольным церковником и кончил тем, что в 1907 году выставил свою кандидатуру в Государственную Думу в списке черносотенного "Союза русских людей" от города Варшавы. Поэтому, мне кажется, строку поэмы "И однозвучны стали в ней слова "свобода" и "еврей" можно истолковывать и как осуждение поэтом отца за отступничество от идеалов свободы.
А.Блок отца почти не знал, но, приехав на его похороны в Польшу, проникся сердечным сочувствием к "необыкновенному одиночеству и исключительной крупности натуры" умершего (слова из «Писем к родным»). "Всё свидетельствует о благородстве и высоте его духа", - запоздало признаёт сын. "Жил отец скупым, забытым людьми, и богом, и собой, иль псом бездомным и забитым в жестокой давке городской". И далее в "Возмездии":
А сам... Он знал иных мгновений
Незабываемую власть!
Отец был музыкален, виртуозно играл на рояле опусы Р.Шумана. Оперу "Демон" отец знал наизусть.

И, может быть, в преданьях тёмных
Его слепой души, впотьмах –
Хранилась память глаз огромных
И крыл, изломанных в горах...

Извлечённая Яковом Липковичем строка заголовка его статьи "Хранилась память глаз огромных" относится к литературно-музыкальному видению Демона -духа изгнанья. "Печать скитальцев, гонимых по миру судьбой" - это, по-моему, печать бытовой отверженности демонических натур, каким и был отец поэта. Мотивы космического одиночества пронизывают многие стихи Блока, как и Лермонтова.
«Нравится мне его строгое лицо и голова флорентийца эпохи Возрождения», - отзывался М.Горький о внешности А.Блока. Не нашедший счастья в личной жизни, несмотря на все "электрические сны наяву", Блок проникался глубочайшим человеческим сочувствием к "униженным и оскорблённым". М.Горький передал К.Федину удивительный по человеческой подлинности рассказ несчастной уличной проститутки, которая, голодная и озябшая, нечаянно заснула в тёплом гостиничном номере и которую больше всего поразило, что Блок, разбудив её, пожал и даже поцеловал ей руку и ушёл, оставив двадцать пять рублей. Революцию в России Блок встретил с энтузиазмом. "Слушайте музыку Революции!» - заголовок одной из его статей. Когда А.В.Луначарский пригласил для нового договора о сотрудничестве с властью рабочих и крестьян около ста интеллигентов старой закалки, пришли в его кабинет лишь пятеро, включая М.Горького. Среди пятерых - А.Блок. Он стал одним из основателей Петроградского Большого драматического театра на Фонтанке /будущего товстоноговского/ и входил в его Художественный совет. Задумал вместе с М.Горьким издание Библиотеки Всемирной литературы.
Наступил 1918 год - первый год новой эры в истории человечества, как тогда утверждали. "Всем телом, всем сердцем, всем сознанием - слушайте Революцию", - со всей искренностью призывал Блок. Он имел право сказать в конце жизни: "Слов неправды говорить мне не приходилось". Блок творил тогда, когда слышал музыку стихов. И вот из обступившего его со всех сторон хаоса звуков стал проступать ритм: "Революционный держите шаг!" Он начал писать поэму "Двенадцать" 8 января. Завершил 28 января. 29 января 1918 года сделал волнующую запись: "Страшный шум, возрастающий во мне и вокруг... Сегодня я - гений." Пролетарский поэт Владимир Корнилов подал в газете "Знамя труда" ободряющий голос:
И вы, что нежностью питали
Ожесточённые сердца,
Вы под знамёна наши встали,
Чтоб вместе биться до конца.

Блок хранил среди своих бумаг газетную вырезку с этим стихотворением. В "Двенадцати" Блок обрёл новые богатейшие источники поэтического, обратившись к куплетным и песенно-частушечным формам стиха, к живой разговорной речи петроградской улицы и даже к языку революционных лозунгов и прокламаций. Блоковед Вл.Орлов отмечает: "Даже гений поступает так безоглядно лишь в молодости, когда всё кажется возможным и доступным". И далее добавляет: "Однако верным остаётся и то, что сказал Пикассо: художнику нужно потратить много времени, чтобы стать, наконец, молодым."
После "Двенадцати" Блок не мог писать в прежней лирической манере "трагического тенора эпохи" /выражение Анны Ахматовой в "Поэме без героя"/. А шум музыки революции заглох. Революция повернулась к поэту непредугаданной им стороной: затянувшееся кровопролитие в Гражданской войне, крушение надежд на "мировой пожар", начавшиеся репрессии /арест Н.Гумилёва/. Имение в Шахматове сожжено красноармейцами /кстати, по сей день не восстановлено/. Скудный паёк, недоедание, нервное истощение...
11 февраля 1921 года написал и публично прочитал своё последнее стихотворение "Пушкинскому Дому":
Имя Пушкинского Дома
В Академии наук!
Звук понятный и знакомый,
Не пустой для сердца звук!

Пушкин! Тайную свободу
Пели мы вослед тебе!
Дай нам руку в непогоду,
Помоги в немой борьбе!
7 августа 1921 года величайшего поэта серебряного века не стало. Он не дожил и до сорока одного года.
Готовясь к защите диплома в университете, я в зимние каникулы 1958 года съездила в Ленинград. Поработала в залах Публичной библиотеки, порылась в каталогах. Осуществила давно задуманное - на трамвае поехала на Волково кладбище. На литератераторских мостках отыскала могилу любимого кумира. Основание надгробия было занесено начавшим чернеть снегом. На постаменте высечено: Александр Александрович Блок и даты жизни: 1880-1921. На уходящем ввысь чёрном обелиске - барельеф лица в профиль. Поэт словно всматривается в несказанные дали быстро промелькнувшей жизни.
А в декабре 1991 года я в очередной раз наведалась в город на Неве, чтобы по доверенности занятого преподавательской работой мужа получить для него в Дзержинском райисполкоме удостоверение и знак "Житель блокадного Ленинграда". Короток зимний денёк в Северной Пальмире. На утро поспешила на набережную тихой реки Пряжки. В год столетнего юбилея поэта в доме № 57 по улице Декабристов (ранее улица Офицерская) открыли квартиру-музей поэта. Блок в июле 1912 года нашёл себе жильё по вкусу, почти на самом краю города, в пушкинской и гоголевской Коломне, в "доме сером и высоком у морских ворот Невы", который стал последним земным приютом. Снял с женой квартиру сначала на четвёртом этаже - № 21. Когда в советское время "уплотнили", жил в квартире № 23. Музею отдали обе квартиры. В мемориальной квартире - передняя, кабинет поэта, столовая, спальня, гостиная, все четыре комнаты расположены анфиладой. Привычно заняли свои места старинные вещи, окружавшие поэта, словно сохраняющие теплоту его рук. В просторном кабинете с зеленоватыми под стать морским далям стенами - несколько застеклённых книжных шкафов, большой рабочий стол, обитый зелёным сукном, с настольной лампой и чернильницей, фигурка ушастой собачки /поэт любил братьев наших меньших/. Для приёма гостей - овальный стол, диван, кресла и стулья. На паркете перед окнами с плотными шторами - неброский ковёр. Здесь бывали Горький, Станиславский, Мейерхольд, многие другие.
Двумя этажами выше - литературная экспозиция с залами, посвященными вехам жизни Блока, его творчеству. В траурном зале, где поэт навеки сомкнул очи, посмертная маска. Приглушённо звучит минорная музыка.
Блок был прост, как все по-настоящему большие люди. Молодой И.Бабель думал, увидит декадентского денди, Уайльда в банте, а пришёл и увидел "молчаливого сильного, хотя и усталого человека", жившего в обыкновенном доме, в обыкновеннейшей квартире, среди книг и обыкновеннейшей мебели. И ушёл с убеждением, что "красота духа" такая, как у Блока, прекрасно обходится без «золочёных рам".
Велик интерес к личности и творчеству поэтов серебряного века в современном Израиле. Многие репатрианты привезли в своём багаже томики Блока - Гамаюна, птицы вещей. Прибыв на историческую родину в 1995 году, изучив потребности своих дважды соотечественников, мы с мужем, доктором искусствоведения, членом Союза писателей Израиля разработали лекцию о жизни и творчестве Блока. Подготовили из наглядного материала компактную мини-выставку. Не раз выступали в русскоязычных аудиториях Израиля, тепло встречаемые слушателями. Эссе о Блоке муж включил в свой двухтомник "Сверхдержава Авраама" /Тель-Авив, 1998/. Он был знаком с племянником А.А.Блока Владимиром Енишерловым, работавшем в журнале "Огонёк", а затем редактировавшем журнал «Наше наследие».
В своём знаковом произведении - стихотворном эпосе нашего времени "Евреи" /книга "Еврейское сердце", Тель-Авив, 1997/ мой муж Авраам Файнберг использует и блоковский образ в характеристике исторического пути России:

"Да, скифы мы! – собрат воскликнул,
Отчизну зная. Блок был прав.
И скифская Россия дико
Неслась к обрыву, нос задрав.

Как-то Санкт-Петербургское землячество в Ащдоде, где мы живём, организовало вечер, посвященный дню рождения города на Неве, заложенного Петром Первым. Я выступила с чтением любимых блоковских стихов: "На поле Куликовом" /строфу отсюда в 1958 году использовала в своём целинном очерке" Романтика труда", характеризуя казахстанские ковыльные степи/, "В ресторане", "Незнакомка":
И веют древними поверьями
Её упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.

И странной близостью закованный,
Смотрю за тёмную вуаль,
И вижу берег очарованный,
И очарованную даль...
Дважды земляки наградили меня искренними аплодисментами и своеобразной "медалью" в виде круглой плитки шоколада в серебряной фольге. В "медаль" вдели ленточку и торжественно повесили мне на шею.. Эта памятная медаль и по сей день хранится у меня вместе с фигуркой "Сфинкса", красующегося на Университетской бережной Невы напротив здания Академии художеств, и бокалом с изображением ростров на знаменитой Ростральной колонне стрелки Васильевского острова, «Есть что-то мистическое в сфинксах, рождённых древнеегипетской мифологией. Туловище льва воплощает силу, человеческая голова - мудрость", - так начинается новелла "Сфинксы на берегу Невы" в двухтомнике моего мужа "Искры прекрасного" /Тель-Авив, 1999/. Два древних каменных монумента этих фантастических существ привезли из Фив - столицы древнего Египта. Они словно сторожат парадный фасад Академии художеств. В период фашистской блокады Ленинграда сфинксы "ранены" осколками. Сколько их упало на каменные спины древних изваяний? Как известно, общность судьбы роднит. Сфинксов на Неве стал воспринимать как собратьев по выпавшим в годину лихолетья испытаниям," -продолжает мой муж, писатель А.Файнберг в вышеупомянутой новелле. А Блок опубликовал стихотворение "Сфинкс" в 1902 году:
Но готовые врыться в сыпучий песок
Выпрямляются лапы его.
И опять предо мной - только тайный намёк –
Нераскрытой мечты торжество.

Фигурка Сфинкса в нашей ашдодской квартире - сувенир из града Петра - словно объединяет эпоху "трудных лет России", лихолетье блокадного Ленинграда и меня, хранящую память о связи времён.